Юрий Чайковский

историк науки

Приведенное ниже письмо — отнюдь не возражение на высказывания Юлии Латыниной о Петре I. Возражать можно тому, кто знает предмет и чьи мысли вызывают несогласие. А  мое письмо вызвано удивлением — как можно много раз утверждать то, чего не знаешь, и ни разу не глянуть в литературу?

Взгляды Юлии Леонидовны хорошо известны, можно соглашаться с ними или нет, но спор с нею — не моя задача. Мне хотелось лишь сообщить умному адресату, благосклонному и ко мне, и к Латыниной, те сведения, которые, будь они ей ведомы, не дали бы Латыниной говорить то, что она говорит. Уверен, что не дали бы, потому что, повторюсь, ее взгляды хорошо известны. Потому, что она выступает против тупой деспотии, против модернизации одной лишь техники, когда при этом топчут остальное (как мы видим в деспотиях ныне).

Решающим же для публикации письма явилось то, в какой обстановке Латынина призывает следовать Петру. Ныне указывать на самый страшный в истории России случай террора, как на спасительное благо, особенно опасно.

Однако указать на что-то иное нужно, иначе будет, как у всех — восклицания о недопустимости. Из возможных вариантов выбран в конце письма тот, что основан на высказывании Латыниной о пассионарном меньшинстве.

Латыниной о Петре

Вы спросили моего мнения о Юлии Латыниной как обозревателе. Устный рассказ выстроить не получается, поэтому вот письмо.

Сразу скажу: она была моим кумиром, пока не перестала готовиться к выступлениям. Как бы ни были мне порой чужды ее высказывания, ее можно и нужно было читать и слушать, пока в них искрилась обоснованная мысль. К сожалению, с осени 2014 года это постепенно заглохло, а в октябре четыре ее передачи подряд по радио не содержали ничего, кроме повторов, всё более упрощенных, кроме восклицаний и нескольких криминальных историй. Примерно тот же уровень видим в ее недавних статьях. К примеру, она пишет:

«Не нужно доверяться большинству, его надо образовывать и допускать до управления государством только после тестов на вменяемость» (Латынина Ю.Л. Либеральный большевизм // Новая газета, 10.10.2014, № 114, с. 4).

Доверяться нельзя, тут она права, но тестировать большинство просто некому, да и средств не существует (пробовали, было, нацисты, итог прискорбен), так что призыв неосмыслен, читать подобное неинтересно, спорить не с чем.

Так что речь далее пойдет о ее прежних работах.

Публицистика Латыниной — это, во многом, лучшее, что у нас есть [ 1 ] Она одна решается прямо указывать язвы государств, нашего и других, в их сути, а не только в их легко заметных ярких проявлениях. Когда все вокруг либо призывали нынешнюю власть вести себя разумно, либо требовали вернуть свободные выборы и тем сменить плохую власть на хорошую, она первой заявила, что свободные всеобщие выборы не помогут, ибо ведут у нас и в других бедных странах к тирании, а в богатых странах к загниванию. И, не считая наличную власть разумной, никогда не поучала ее, ибо признавала, что та действует по своим правилам, в наших советах не нуждаясь.

Когда мне прежде приходили в голову подобные мысли (не столь ясно выраженные), мне нехватало решимости их высказать, ибо демократию принято считать панацеей. А Юлия Леонидовна не боится. Она замечательная журналистка и отважный человек — как в идейном, так и в чисто житейском смысле. У нее мы узнаём скрываемую от нас неприглядную сторону действий наших властей, да и не только наших. Притом в их принципах, а не только в проявлениях.

Латынина уточнила недавно, что всякие разумные прорывы в государственном устройстве проводит «пассионарное меньшинство», тогда как свободно избранные депутаты губят его достижения, сдавая власть бюро-кратам. В этом, на мой взгляд, ее главное достижение в теории. Наконец, она первая сказала, что Палестина, Исламский халифат и Донбасс — головы одного дракона. Стоит, на мой взгляд, добавить сомалийских пиратов и тому подобное.

Отсюда бы и можно двигаться вместе с нею в поисках выхода из российского тупика, если бы не ее многократные призывы к модернизации по примеру Петра I. Аргументов о Петре у нее нигде нет (одни восклицания), что для российских экскурсов Латыниной, увы, обычно: она любит поражать читателя обилием разрозненных фактов о древних Афинах и Риме, о средневековом Китае и колониальной Африке, Россию же вниманием обходит. Видно, что по русской истории Нового времени она не читала ничего, кроме, в юности, учебников. Иначе, зная ее симпатии, смею утверждать, такого не написала бы.

Придется некоторые аргументы привести. При этом прошу вас помнить, что вовсе не собираюсь обсуждать ее взгляды — речь у меня здесь будет только про то, что она обязана знать, выступая, но чего не знает. Только в конце скажу немного о том, куда, на мой взгляд, можно двигаться, учтя ее достижения и избегая тех тупиков мысли и действий, куда она зовет по неведению.

* * *

Поклонниками политики Петра являются, в основном, люди монархического склада, и их можно оставить без внимания, коль скоро век монархий давно прошел. Однако есть поклонники и среди либеральной интеллигенции. Более всех заметна как раз Юлия Латынина, именующая себя либертарианцем. Главной заслугой Петра I обычно называют вестернизацию России, т.е. ее приобщение к достижениям западной цивилизации. Вот самый свежий образец:

«Если бы Петр I не сделал Россию частью европейского мира, то не было бы не только Толстого и Тургенева. Не было бы и столь любимой нашими патриотами Российской империи. Ее бы просто не существовало.

Московская Русь… заняла бы на геополитической карте мира примерно то же положение, что древняя и отсталая Персия… Украина была бы частью Большой Польши или Великой Литвы. Нашим патриотам не пришлось бы страдать по Крыму: в Крыму бы жили татары; Смоленск бы принадлежал полякам; газовые месторождения в Уренгое разрабатывала бы Великая Швеция» и т.д..

«Именно Петр Великий привил на русский дичок европейский культурный сорт, точнее — перепривил, потому что первая прививка была сделана викингами, но потом татары срубили дерево почти под корень. Так бы и росло оно после татар — с пьянством, с опричниной, с невежеством… если бы не Петр. После него мы стали носить европейское платье, после него женщины вышли из теремов…, ученые поехали учиться в западные университеты, и после него родилось в российском дворянстве совершенно неведомое дотоле и центральное для Европы слово “честь”. Дворянское слово “честь”, в результате которой новые Иваны Грозные — Петр III и Павел I — получили не опричнину, а табакерку в висок» (Латынина Ю. Если мы не Запад, то кто мы? // Новая газета, 2014, 10.09.2014, с. 19).

Этот набор необдуманных и не увязанных друг с другом фраз не стоил бы цитирования, если бы не его источник — наша последняя свободная газета, в общем, достаточно культурная, и ее самый смелый и, казалось бы, достаточно культурный автор. И еще: если бы этот странный (мягко говоря) набор фраз не был анонсирован самой редакцией на первой полосе газеты как гвоздь программы 101-го номера. Придется некоторые ее фразы сопоставить.

Латынина много раз бросала мимоходом одно и то же замечание о Петре: он-де сделал Россию великой державой, сделал это путем ее модернизации, и что без его реформ России бы сегодня не было. Например:

«Россия при Петре I была модернизована и стала империей. Персидское царство модернизовано не было и сошло с мировой арены» (Латынина Ю.Л. Русский булочник. Очерки либерал-прагматика. М., 2012, с.361–362).

И на следующей странице у нее там читаем:

«Россия обезлюдела в результате сталинской индустриализации», «которую справедливее назвать геноцидом» (с. 363).

Странно, почему столь сходным реформаторам даны столь различные оценки. Ведь «Россия обезлюдела» больше всего при Петре, сходство правителей подчеркивал сам Сталин, а недавно (2009 г.) краткая Britannica Concise Encyclopedia выразилась о Петре кратко и прямо: «Его правление стало образцом для тоталитарного диктатора И.В. Сталина». И как раз Сталину никто до сих пор не отказывал в акте модернизации России, а кто-то даже сформулировал чеканно: «Сталин принял “колосс на глиняных ногах”, а оставил сверхдержаву». Другое дело, радоваться этому или ужасаться.

Если радоваться, то — схожим деяниям правителей, хотя успехи Петра в сравнении со сталинскими скромны, почти ничтожны. Большинство его достижений сошло на нет: наибольшие завоевания утрачивались, заводы закрывались, школы разбегались, непомерный военный флот гнил без дела, гражданский флот был им разрушен и медленно возвращался к допетровским позициям. Петровские коллегии всё больше напоминали прежние приказы; на радость почитателям Петра остались голландские морские термины, скандинавские названия учреждений да венгерские кафтаны (подробнее скажу чуть ниже).
Наоборот, живучести сталинских идей и порядков мы дивимся поныне.

Если же ужасаться злодеяниям, то бледнеет как раз Сталин: при нем не уничтожали в завоеванной стране всё живое, людей не колесовали и не сажали на кол (как уже не делали этого в годы Петра и на Западе [ 2 ] ), он не беседовал с казнимыми и сына до смерти не забивал. (Петр же, забив сына, траур запретил и весело пьянствовал, на что не отважился, убив сына, даже Иван Грозный.) Да, угробили оба чудовищно много, но Сталин — меньшую долю населения России (менее 20%), чем Петр (более 20%). Это к латынинской теме геноцида.

Сталин больше уничтожал людей, чем инфраструктуру, и, например, население восстановилось после него за 20 лет, тогда как после Петра — за 130 (последнее для средней России см. диаграмму [Милюков, 1900, фиг. 2 ]).

Мыслящих людей жестоко преследовали оба, и оба были неучи, но Сталин как раз опекал науку, искусство и литературу, как он их понимал, а Петр не понимал их никак, и их при нем по сути не было. Было обслуживание военных нужд и разорительных увеселений (тоже весьма жестоких), для чего он приглашал иноземцев и требовал переводить прикладные книги, не имевшие, однако, читателя, — вот, пожалуй, и всё. Видимо, Латынина этого не знает.

Нужно, коль скоро редакторы подобное анонсируют, сказать хотя бы чуть о времени и характере российских реформ. О них написано очень много, но если западные их мотивы давно и широко известны, то собственно российские описаны меньше, а о восточных почти все молчат. Однако вот пара примеров.

Американский историк Джеймс Биллингтон в 1966 году кратко и содержательно напомнил западному обществу, что реформы начались в России задолго до Петра, были в культурном отношении глубже у его отца и сестры (окружавшие их писатели и художники как раз при Петре исчезли), а у него сугубо практичны и даже примитивны.

Из семей европейского духа вышли все родственницы Петра: его мать и тётки, сводные сёстры и первая жена, а царевна Софья даже ввела польские обычаи в норму для верхов общества. Но как раз этот сколько-то образованный слой, данный ему от рождения, Петр извёл под корень, обратив балы в жестокие «ассамблеи». Туда он сгонял даже беременных. [ 3 ] Особо отметил историк «освобождение женщин из теремного заточения во время регентства Софьи» [ Биллингтон, с. 205 ]. См. также, к примеру, [ Фирсов ; Anderson ]. Это к теме «женщины вышли из теремов».

Биллингтон высоко ценил Петра, однако писал на с. 230:

«Как и Петр, Анна [Иоанновна] с подозрением относилась к любой интеллектуальной деятельности, которая не имела непосредственной практической ценности».

Оба, по Биллингтону, продолжали линию Ивана Грозного и шедших за ним царей («беспощадное усиление контроля государства над традиционными интересами церковников и феодалов»), а Тайная канцелярия Петра «по духу сходна с опричниной». Хотя писатели как таковые исчезли, однако появился и процветал (один лишь он) Феофан Прокопович,

«первый в длинном ряду русских церковников, готовых служить идеологом государственной власти, использующей христианство как свое орудие».

Притом “культуру” своих буйных пиров Петр брал не столько у передового Запада, сколько у начавшей уже отставать Польши.

Кратко, но выразительно рассмотрел российскую модернизацию до Петра и особенно при правлении Софьи (совместно с Василием Васильевичем Голицыным) английский историк Мэттью Андерсон [Anderson, Ch. 1, 2 ].

Другой пример. Историк-новатор Сергей Нефёдов подробно пишет о турецком характере русских административных реформ Ивана III и Ивана Грозного. Он напоминает, что Османская империя была тогда страной-лидером, что она первая ввела в широкую практику огнестрельное оружие и рациональную администрацию, служившую примером для многих стран, включая европейские. (Тот факт, что султаны имели обыкновение сажать на кол провинившихся или просто надоевших вельмож, упомянут вскользь) [ Нефедов, т. 1 ].

В Турции видна примерно та же картина реформ, что через 150 лет в России. Сулейман Великолепный (правил в 1520-1566 гг.) сходен с Петром I не только тем, что могущества империи достиг за счет рокового перенапряжения сил страны, но и тем, что в Турции религиозно-сословная власть уступала при нем место военно-бюрократической (см., напр.: Иванов Н.А. Организация шариатской власти… // [ Феномен восточного деспотизма, 1993 ]).

После Сулеймана в Турции целых 90 лет длилась нелепая “власть гарема”: султаны были, в основном, слабы и за них правили их матери, боровшиеся за власть с главными наложницами. Параллель с «Бабьим царством» в послепетровской России напрашивается — за перенапряжением сил неминуемо следует долгий откат. И «бабье царство» (никогда не улучшающее положения женщин в обществе) — это приемлемая альтернатива смуте. Характерно, что турки тоже превозносят Сулеймана до сих пор, хотя с его величия начался упадок страны.

* * *

Помня эти примеры и им подобные, можно уверенно сказать, что без Востока и Ивана Грозного понять феномен Петра I невозможно. И как раз Нефедов отметил главное для нашей темы — что Петр полагал протурецкие реформы Ивана Грозного образцом для собственных действий [ Нефедов, т. 2, с. 101 ].

О реформах Петра он пишет уже без турецких параллелей, что понятно: Турция стала отставать, больше не была лидером для Европы и России, обращаясь в обычную восточную деспотию. Но вполне возможно, что Петр всё еще видел в ней лидера, как наши демократы всё еще видят лидера в Западе, хотя тот явственно сдает позиции. И Нефедов в своих выводах формулирует:

«регламентация деятельности сословий является достаточно обычным явлением … в частности, в государствах Востока. В этом контексте “закрепощение” (всех сословий при Петре I — Ю.Ч.) не представляет собой чего-то уникального, отличающего Россию от других стран Востока, хотя, конечно, отличало ее от стран Запада» [ Нефёдов, т. 2, с. 110 ].

Добавлю: полное уничтожение при Петре среды обитания в войнах [ 4 ], гвардия как государство в государстве, полное подчинение священников и церковных учреждений царю, замена власти землевладельца властью чиновника (и дворянской чести — чванством начальника) — всё это важные черты восточных империй. Особая их жестокость характерна как раз для их молодости.

Далее, если выписать свойства западных чиновников-дворян и китайских чиновников, что сделал историк-китаист Сергей Волков в том же сб. [ Феномен…, 1993 ], то петровское дворянство, в то время сплошь чиновное, много больше похоже на китайское, чем на западное. Об этом можете посмотреть также другие работы С.В. Волкова по истории Востока и России.

Замечу, что сходство российских реформ с турецкими было во многом сознательным заимствованием, тогда как российско-китайские параллели почти всегда возникали независимо. И те, и другие говорят о сходстве исторических процессов России с восточными, чего наши западники не видят. Это к теме «Петр I привил европейский культурный сорт на русский дичок».

В данной связи Латынина в той же статье восклицает:

Кто больше знаком российскому читателю: прекрасная Елена или Ян Гуйфэй? Кто для нас великий полководец: Ганнибал или Чжугэ Лян? Кто для нас основатель империи: Юлий Цезарь или Цинь Шихуанди? Классическая российская литература ссылается на Геродота или на Сымя Цяня? На «Илиаду» или на «Рамаяну»? Цитирует чаще Библию или Коран? С кем Пушкин сравнивал луну: со щитом варяжским и сыром голландским или с китайским лунным зайцем? Сколько выражений в русском языке — калька с французского, а сколько — китайского или арабского? В гимназиях в качестве классического языка учили греческий и латынь — или язык Корана, читали «Записки о галльской войне» — или «Ши цзин»?

Если вы думаете, что за этой демонстрацией имён и заглавий стоит эрудиция (надеюсь, вы не так простодушны), то вы ошибаетесь. Эрудиции в перечнях всегда немного, а здесь совсем мало, одни восклицания. Дело даже не в скудости сходств роковых красавиц [ 5 ] или прочих пар, дело в том, что легко подобрать перечни противоположного смысла — смотря что хочешь показать.

Возьмите сказки Пушкина — там пылает Восток. Возьмите этимологический словарь — татарских корней у нас больше, чем французских. Китай был нам до недавних пор во всех смыслах куда дальше, чем Европа, однако китайских тем у нас в языке достаточно. В годы моей молодости на слуху были Китай-город, ткань китайка, китайский фонарик, яблоня-китайка, Китайская стена и прочее. Были и выражения: «это китайская грамота» или «она такой же культуролог, как я китайский император». Почему не германский? Ну и так далее.

Там же у Латыниной дан длинный список английских вывесок в нынешней Москве на Тверской улице — вот-де какая мы всамделишная Европа. Так ли? По Тверской стараюсь не ходить (улица нуворишей), а вот куда ни пойду по Москве, непременно по пути встречу японский ресторанчик, а то и два, хотя японской культуры у нас мало совсем. То есть, чего хочется, то и видится.

Здесь Юлия Леонидовна спутала моду с культурой. Увы, то же у нее вышло и с Петром I: спутаны мода на него с его ролью в истории. Такая мода всегда цветет в тираниях, и писателю надо уметь глядеть в историю без оной.

* * *

Любопытно, что Нефёдов, выявляя ведущие факторы исторического развития, в том числе России, подробно описал модернизацию военной техники и военного искусства как таковой фактор (Новый мир, 2012, № 8), но Петра I при этом даже не упомянул. А ведь Петр полагал войну главным делом государя, и сам Нефедов видит в нем крупного реформатора.

Где же, в какой области, его величие? Латынина указывает просто на модернизацию, а надо точнее. Но если пробовать точнее, то всё разваливается.

Таких основ государства, как законы, при Петре просто не было. Был указ в каждом учреждении, военном и гражданском, иметь людей, «в законах сведущих», но он остался на бумаге, ибо таковых людей не готовили, да и что было «сведать»? Были только почти ежедневные указы, и часто один гласил против другого. После Петра Россия волей-неволей вернулась к мрачному «Уложению» 1649 года, и это был, как ни досадно, шаг к свету.

А Сталин оставил единую систему законов, притом не только цельную, но и ясную для чиновника: когда есть подзаконные акты, исполняй именно их, когда нет, то закон — лишь ширма, полезная для совсем иной практики.

Но главное в ином, в экономике. Размах торговли до Петра был огромен, но не было кредита, были лишь ростовщики [ Kaufmann-Rochard, p. 116 ]. Модернизации нужен банк, но первый ненадолго возник лишь при Анне Иоанновне.

Почему так? Ведь ум Петра был пытлив и хваток, в этом он Сталина заметно превосходил. Да, но ум Петра был плоским. Он до конца дней не научился отличать торговлю от изъятий, литературу от донесений, забаву от пытки, профессора от учителя с палкой, а учёного от мастерового, что отмечали многие.

Основной же просчёт Латыниной — незнание истории крепостничества. В Западной Европе оно к XV в. отмерло, а в Центральной пережило взрыв в годы наших Иванов III и IV — так называемое вторичное закрепощение. Как резюмировал Фернан Бродель, «начиная с XV в. положение крестьянства от Эльбы до Волги не переставало ухудшаться» [ Бродель, с. 459 ]. Однако в России оно было тогда первичным, а запоздалое вторичное закрепощение повел как раз Петр I, чем отбросил ее в XVI век (Бродель: «Но в России эволюция не следовала правилу»). Это к теме «Россия при Петре I была модернизована».

Притом он не только закрепостил всех (включая дворян), но само крепостное право обратил в рабовладение, давно на Руси отмершее, а рабов — в «крещеный скот». Поясню: до Петра крепостные крестьяне были почти сплошь прикреплены к земле, а не к помещику, каковой кормился с земли в оплату своей службы. При Петре крестьян (а заодно и дворовых холопов) помещики стали в массе продавать поодиночке, разбивая семьи, и Петр I это узаконил фактически, хотя сам признал, что такая продажа людей, «как скотов» есть злодеяние, какого «во всем свете не водится». Подробнее см. [ Ключевский, 1989, с. 95 ]. Это — к теме «сделал Россию частью европейского мира».

Следует уточнить и тезис Латыниной: «после Петра родилось в российском дворянстве… слово “честь”». Дворянская честь — понятие не демократическое, а рыцарское, средневековое — этим полны книги. Ее всячески изгонял Грозный, унижая придворных (на что обратила внимание сама Латынина), а в норму возвел эти унижения именно Петр I, примеров чему не счесть [ 6 ]. Та честь, какую имеет в виду наша героиня, неразрывно связана с иным явлением, когда служба государству стала почетным правом дворян, но не обязанностью. При Петре I речи об этом не шло, данное право в России родилось в 1762 году. Подробнее см.: [ Волков С.В. // Феномен…, 1993, с. 184, 190 ].

Как к чести относился сам Петр? Напомню вам (хотя вы это и так знаете) Степана Глебова, избравшего кол, а не потерю дворянской чести, и тем вызвавшего такую ярость Петра, какую и от него редко видывали. Его любимец «дедушка Кикин» счел долгом чести предупредить царевича Алексея, что отец готовит ему западню [ 7 ], и был за это колесован. Скажете, государственная необходимость? Но Петр останавливал колесо, шел выпивать в Кремль, затем снова продолжал казнь и наутро еще беседовал с бывшим любимцем. А на Глебова так даже надел шубу, чтобы тот не умер до утра. Других за выражение дворянской чести Петр коптил, придумав специально для тех, кто прямо говорил ему, кто он, эту более чем жуткую казнь. Почему так?

Только ли потому, что часто бывал безумен? Нет, потому еще, что никакая честь не была совместима с его реформами. Не верите? Тогда вот вам, не обессудьте: в 1721 году он обязал всех ходить на исповедь, а священников — доносить о сути исповеди всех прихожан. Донос стал формой и средством существования — итоги этого мы видим по сей день.

Замечательно, что даровал дворянству вольность (увы, она лишь у очень немногих породила чувство чести) как раз Петр III, правитель пусть и заурядный, но европейски образованный, любознательный, неглупый и совсем не жестокий [ 8 ], однако ненавидимый (по неведению) Латыниной.

Это подводит нас к латынинской теме: «новые Иваны Грозные — Петр III и Павел I». Павел бывал жесток и порою нелеп, но ничего похожего на опричные террор и разврат при нем не было и не намечалось. А Петра III рисуют добродушным все, включая недругов. Приводить же убийство беззащитного «табакеркой в висок» как образец “дворянской чести” просто неумно, тут и незнание истории не оправдание [ 9 ]. Оба погибли из-за нелюбви к петровскому детищу — гвардии, и ее привилегиям. Кстати, именно гвардия вела все перевороты сто лет, с 1725 по 1825 год. Прекратил эту разрушительную для государства череду Николай I, отняв охрану себя и дворца у православной элитной гвардии и поручив ее мусульманскому кавказскому конвою.

* * *

Модернизация требует, по Латыниной, вольнонаёмного труда и рынка, но Петр, сперва признав их (о чем любят писать), позже изгнал их (о чем прочесть трудно). Более того, он додумался ввести класс крепостных рабочих, горных и заводских [ 10 ], чем почти вовсе прекратил модернизацию промышленности, каковую он активно вел (начата она была не им) до того, как убил сына. Первым, кто после Петра I поднял вопрос о предпринимательстве, был, насколько знаю, ненавидимый Латыниной Петр III [ Мыльников, с. 143 ].

Уничтожил Петр I в конце жизни и местное самоуправление, каковое есть основа самоорганизации общества, а с тем и всякой модернизации, о чем не устает напоминать сама Латынина. Не устает она и напоминать, что классическую Европу и Америку создало именно самоуправление, а не всеобщее избирательное право, и в этом она права. Но если так, то у нее нет оснований заявлять, что «Петр создал империю европейского типа», как она сделала недавно по радио. Он создал империю восточную, притом раннесредневековую.

(Для экономики Высокого средневековья главным достижением была банковская система, общая для Западной Европы и Ближнего Востока.)

Казённые историки, которых Латынина презирает, но зачем-то повторяет, пишут историю Петра на основе его указов и его самовосхвалений в манифестах (а не на анализе итогов их применения). Да и их используют избирательно: казнил за рубку леса? Напишем, что был отцом охраны природы. В юности жил просто, поощрял самоуправление и вольнонаемный труд? Напишем, что он был таким всегда. Если же “историки” полагают, что Петр славен именно тем, что начал да сам убил, то зачем полагать именно его правление эпохальным? Начинали реформы многие; например, начал их Лжедмитрий I (но без зверств), и Петр I во многом его повторял, особенно по части вестернизации.

И коли Петр сам уничтожил свои начинания, то вряд ли Латыниной стоило развивать тему: «Если бы не Петр I, то не было бы Российской империи».

Если речь идет о размерах страны, то взгляд на историческую карту убеждает, что вклад Петра I весьма скромен: это участок Прибалтики от Сердоболя (ныне Сортавала) на Ладожском озере до Риги [ 11 ]. Наоборот, вклад Анны Иоанновны, совсем не любившей серьёзных дел, куда как больше: завоеваны Центральная Украина плюс Уральская область и юг Западной Сибири. Хотя сама она была жестока, безграмотна и ленива, но при ней школы стали довольно обычны и не разбегались. При ней, а не при Петре, состоялась крупнейшая в мировой истории экспедиция — Великая Северная, во многом даже научная.

То есть: Россия в те века росла в силу обстоятельств, от царей мало зависевших. Они хорошо известны и описаны с различных позиций. Карлу Марксу нравилось сводить их к «развитию производительных сил», и в этом есть большой смысл, но это узко, за что мы и поплатились жестоко. Не раз историки указывали иные факторы развития, а Нефедов посвятил им книгу. Петр I играет у него отведенную ему историей роль, притом не главную и скверно.

Однако на пути выявления факторов историками не достигнуто цельности, поскольку ни одна большая система не складывается из факторов. Здесь большего достигли Арнольд Тойнби (смена цивилизаций), Фернан Бродель (смена миров-экономик) и Лев Гумилев (смена этносов), но единой хорошо работающей теории (которая сможет указать, как нам быть) еще надо ждать.

Однако и сейчас уже видно, что в XVIII веке Россия росла, а Турция и Швеция, старея, сдавали позиции. Так что варианты типа «газовые месторождения в Уренгое разрабатывала бы Великая Швеция», просто невозможны исторически: если высокая активность Швеции и возможна, то только в будущем, в качестве новой, а признаков этого на сегодня не видно. Тут история говорит своими параллелями вполне ясно: Российская цивилизация (или суперэтнос, или еще как-то) стареет, а Китай растет. Всё это надо хотя бы вкратце знать.

* * *

Если речь о культуре, то Латынина права в том смысле, что общество России в самом деле стало культурнее «после Петра I». Но настолько после, что царей надо бы назвать иных: отчасти Екатерину II, а в основном Александра II. Если же речь о модернизации управления и хозяйства, то она началась еще при Иване III, продолжалась в начале правления почти каждого правителя и постепенно обращалась при нем же в террор без модернизации. (Вот бы и задуматься о данной закономерности русской истории.) В этом Иван Грозный, Петр I и Сталин схожи, особенно в истреблении своих армий и своих крестьян.

Успехом Петра часто полагают вестернизацию управления государством, не вникая в суть дела, и тут стоит напомнить Павла Милюкова, историка и политика, исследовавшего процесс досконально 120 лет назад.

По Милюкову, создание, вместо прежних, учреждения, «которое Петр украсил громким именем “сената”», повело к потере управляемости, так что «новые губернаторы хозяйничали в своих губерниях совершенно бесконтрольно, и управление потеряло всякое единство» (добавлю: как и в Турции). Понадобились новые центральные учреждения, которые Петр решил заимствовать у поверженной им Швеции, где они были наилучшими [ Милюков, 1900, с. 166 ].

«Но все эти намерения наткнулись на одно непреодолимое препятствие. По шведским порядкам управление одной Лифляндией обошлось бы государству дороже, чем стоило прежде управление всей Россией». При их введении «пришлось сделать в них такие значительные упрощения, что они потеряли в сущности всю свою цену… Поэтому, немедля после после смерти Петра, правительство сочло за лучшее почти вовсе отменить их». Уцелели «шведские коллегии», но «так, как они были введены, в них ничего не оставалось шведского» (с. 166-167).

Этот стиль управления (ввести новацию, на которую нет денег, а потом оставить от нее одно название) мы наблюдаем сегодня.

Однако всё сказанное лишь декорация для главного милюковского действа, для концепции «реформа без реформатора». Назвав в начале книги Петра «молодым реформатором», показав в середине вымирание населения России (особенно северного), в конце автор просто отказал царю в звании реформатора:

«За исключением мер, принятых в последние годы (жизни — Ю.Ч.) под влиянием идей меркантилизма…, Петр не был социальным реформатором» [ Милюков, 1892, с. 734 ].

Поскольку, однако, изменения государства налицо, то нам приходится

«наблюдать реформу без реформатора» (там же, с. 730).

Нам она видней всего в отношении раскрепощения женщин высших слоев общества, шедшего еще при Софье, Милюков же начал с очерка финансов и администрации XVII века, показав, что и нужда в их реформе, и ее попытки были задолго до Петра. То же можно сказать о войске. Так, набор в рекруты для полков нового строя, обычный для петровской эпохи, практиковался давно, но именно Петр придал явлению огромный размах. Это повело (в отличие от времен прежних правителей) к массовому разорению и запустению крестьянских дворов. Особенно значительно и мучительно было опустошение при Петре земель европейского Севера [ Колесников, с. 248-250; Швейковская, с. 88 ].

Для Петра единственной причиной заняться реформой финансов и администрации была, по Милюкову, нужда в деньгах для содержания армии и флота. Мысль о том, что для роста доходов надо помочь крестьянину расширить запашку, в голову Петра так никогда и не пришла. Если налог собрать не удалось, надо его увеличить, вот и всё. Безмерно росшие налоги и угоны людей вели к падению производства и сокращению населения, однако царь вновь и вновь наращивал поборы, угонял новых и новых людей [ 12 ] и умножал роскошь двора. Дошло до курьёза: в 1707 году доходы казны упали, несмотря на удвоение налогов — отмечал Милюков.

В 1700 году Петр ввел Россию в Северную войну, финансируя ее за счет четырех млн. рублей, накопленных при прежних царях и царевне Софье. Ко времени Полтавской битвы тех денег уже не было, приходилось брать их из различных мест для каждой отдельной нужды, вплоть до «отнятия половины жалованья у служащих». Тут Милюков и подошел к основной теме.

В 1710 году Петр учинил подворную перепись, думая узнать, насколько больше стало число дворов со времени прежней (1678 г.) переписи, но «результаты переписи готовили ему жестокое разочарование»: число дворов трагически уменьшилось. Данный вывод Милюкова признал его учитель, знаменитый Ключевский, однако наши историки его отвергают или, чаще, опускают. Вопрос о роли Петра в реформах заново рассмотрел названный выше Андерсон.

Наши казенные историки, царские, советские и нынешние, обходились и обходятся с данными петровских переписей точно так же, как сам Петр: пользуются теми даными, где видят рост населения, и не пользуются остальными — либо объявляя их недостоверными, либо, что чаще, умалчивая о них. То, что Василий Ключевский назвал на лекции «статистическим дурачеством» петровских канцелярий [ Ключевский, 1989, с. 124 ], наши историки кладут в основу своих умственных построений, притом успешно.

* * *

Конечно, вы спросите: «А как было с модернизацией России на самом деле?» Это — не тема данного письма, так что отвечу лишь в плане латынинской позиции. На мой взгляд, модернизация России состоялась (в том смысле, что та отчасти встала в ряд с Западом в производственном, гражданском и культурном смыслах) лишь при Александре II, но и он свои реформы свернул.

Глядя на наше нынешнее свертывание, стоит подумать о модернизации при Петре I. Она подозрительно схожа с нынешней модернизацией стран исламского фанатизма: от Запада берут технологии и внешние атрибуты государства (ныне это республики), дабы усилить систему восточного деспотизма. И в этом они следуют тезису Петра: «Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной» [ Ключевский, 1983, с. 16 ].

Прямо к нашей теме относится постоянная латынинская параллель между защитниками природы с террористами. В сентябре 2013 года, в выступлении по радио, Латынина даже лихо назвала организацию Greenpeace (к которой действительно есть законные претензии у многих) «экологической Аль-Каидой» [ 13 ]. Мысль о том, что всякая модернизация может иметь смысл и место только при наличии должных природных ресурсов, что их нельзя разорять ради сиюминутных нужд, ей, как и Петру I, пока еще чужда.

Не вступая и тут в спор, замечу, что ненавидимые ею социальные экологи знают больше нее. Так, Святослав Забелин обращал внимание на то, что радикальные новации свершались в истории не через большинство в парламенте, а согласованным действием интеллектуальной элиты, едва ли превышавшей когда-либо 0,1% населения. Ждать перемен следует именно от понимающих:

«Надо принять как аксиому горькую неизбежность грядущих апокалиптических лет и уже сейчас начать… строить в недрах нынешнего общества, как бы рядом с ним и независимо от него, новое общество» [ Забелин, 1991 ].

За истекшие десятилетия данная мысль высказывалась не раз, не став, однако, хоть сколько-то привычной. Мне остается заметить, что известны всего два способа изменять ход дел в обществе — путем улучшения наличных учреждений и путем создания новых с отменой старых. Демократы и их противники видят только первый путь, а социальные экологи (любим мы их или нет) добавляют второй. Этого «либертарианцы» (к ним относит себя Латынина) боятся, и боязнь их была до недавних пор даже разумна — как бы переделка общества не довела до кровавого бунта. Но когда кровь уже вовсю льется (не только в Донбассе), пора (как раз с позиции Латыниной) понять, что надежда на прежние учреждения себя исчерпала. Пришло время выхаживать ростки новых.

В такой момент отсылать думающих людей к Петру I, как к образцу, преступно, ибо он, как никто, под речи о новом и западном пути насаждал Восток в его самом жестоком и уже отжившем тогда свой век понимании.

Однако именно Латынина указывает обществу (и, по-моему, справедливо), сколь далека политика экологических чиновников (не путать с экологами) от спасения природы. И даже если ее призывы пренебречь тревогой экологов неприемлемы, в том числе и для людей ее круга, ей нельзя отказать в желании понять суть проблем. Откуда же этот конфуз с Петром I?

Загадка была бы мне необъяснима, если бы не похожий конфуз Александра Любищева, крупного биолога-теоретика и блестящего публициста: он полагал Ивана Грозного злодеем, а Петра — «демократическим самодержцем», «революционером на троне» [ 14 ]. Мне уже приходилось писать об этом в связи с тем, что у всякого человека есть свой горизонт познания, за которым он не видит ничего [ 15 ]. Думаю, что Латынина так же, как и большинство, столь уверена с детства в правдивости школьных сказок о Петре, что даже не пробовала ничего выяснять. Для столь критичного ума, как у Латыниной, такое следование старой деспотической пропаганде странно, но, как видим, неуникально. Обидно, когда видишь это у тех, от кого ждешь совета по выходу из тупика.

Как беззаботно радует ее разоритель Петр, так же радует ее идущее ныне в самой разорительной и опасной форме освоение заново российской Арктики. Полагаю (на основе ее как бы экологических реплик), тоже от неведения.

* * *

На вопрос же Латыниной: «Если мы не Запад, то кто мы?» — ей бы следовало ответить, а ею не сказано ничего, кроме восклицаний, что стало для нее, увы, обычно. Можно, по-моему, ответить так: мы являем меж Азией и Европой в начале XXI века примерно то же, чем была в начале XVIII века стареющая Турция. Но времена не те: тогда вместе с Турцией, но быстрее, старели Швеция и Польша, их владения и делили соседи. Стареющая империя могла гнить еще двести лет, пока молодые империи вдохновенно делили ее и остальной мир, а теперь мир давно поделён, и такую империю съедят куда быстрее.

Прекрасно живописуя наш нынешний тупик, Латынина не говорит, как нам быть, разве что призывает повторить практику реформ в Сингапуре, будто мы — город-государство и населены китайцами. То есть, предлагает нам не быть Россией, а это скучно. Или говорит загадочно, что «с демократией придется подождать». Это непонятно (сколько ждать?) и тревожно (что пока взамен?).

Она лишь указывает, чего нам не надо делать, но это мы видим и у других. Даже объявив однажды свою программу действий, она высказала лишь три отрицания. Вот главное: власть не должна делать того, что должен делать предприниматель. Верно, но это, сами понимаете, не программа.

Однако разрозненные замечания Латыниной всё же дают некоторые указания пути движения, отчего и есть смысл читать ее и писать данное письмо. Дело, конечно, не в ее надеждах типа «рынок спасёт» — ведь рынок является регулятором, а не двигателем. Дело в ее необычных указаниях альтернатив.

Такова установка Латыниной на роль пассионарного меньшинства. Оно не может победить ни правителя, ни парламентскую массу в прямой конкуренции (поэтому призывы демократов бессмысленны), но иногда оно всё же побеждает, и следует понять — когда и почему.

Успешное меньшинство не конкурирует, а уходит от конкуренции, и часто в этом есть сам успех. Тут, по-моему, гвоздь будущей программы.

Во-первых, и в природе, и в экономике, и в политике роль прямой конкуренции невелика и вторична. Это видно, кстати, в исходном понятии concurro (совместно бежать, лат.): победа бегуна лишь выявляется в совместном беге, а достигается в обучении и тренировках. Точно так же, успех изобретения или лучшего изделия лишь выявляется на рынке (или не выявляется — ведь там орудует то самое глуповатое большинство, и дешевая продукция обычно вытесняет хорошую), а достигается в уме, в лаборатории, в мастерской, на заводе, в поле. Этого не понимали ни Маркс, ни последующие, хотя им на это указывали современники, например, Чарлз Кэри (Cary). Точно так же, как Чарлз Дарвин не понимал, что естественный отбор — регулятор эволюции, а не ее двигатель, хотя и ему на это указывали многие — прочтите хотя бы у Любищева.

Во-вторых, сказанное относится к публичным состязаниям по твердым правилам, в иных же процессах лучшему бегуну чаще всего суют что-нибудь под ноги, чтобы не лез. В политике и экономике именно так, и чаще побеждает тот, кто находит иной путь к успеху дела, то есть уходит от прямой конкуренции.

Серая крыса более плодовита и вынослива, она вытесняет черную в прямой конкуренции, но черные крысы не вымирают, а живут там, где нет или мало серых — например, на кораблях и чердаках (ибо стойки к ядам), на деревьях.

И радиотелефонные операторы не столько конкурируют прямо, сколько делят между собой регионы, частоты и виды услуг. Да, кандидаты в депутаты конкурируют прямо, но и они, став депутатами, вынуждены сотрудничать в комиссиях, иначе парламент будет недееспособен. Работники всегда делают общее дело, и прямая конкуренция в рамках коллектива противопоказана.

Вообще, утверждение: «вытеснение лучшими худших — двигатель прогресса» (догма рыночников и дарвинистов) — работает лишь в узких (чаще парадных) рамках. Где же более общий двигатель? Он видится в активности и чаще всего выявляется в активном выборе пути, активном по нему следовании и активной самоподстройке (подстройке частей системы друг к другу). При этом успехом является достижение цели, а не вытеснение конкурента.

* * *

Такое разграничение успеха как пользы в деле и успеха как победы над конкурентом видели все, кто об этом задумывался [ 16 ] (например, Любищев), и здесь же видится мне главная мысль Святослава Забелина: спасительная идея не может и не должна конкурировать с общепринятыми, ее приходится выращивать отдельно, словно хрупкий нежный росток. Когда она достаточно окрепнет в среде подходящего активного меньшинства, ее необходимо предложить к принятию — но не парламенту и даже не комиссии признанных авторитетов (они не всегда умны, зато всегда зависимы от начальства и/или от большинства коллег). Тут видно несколько вариантов.

Забелин увидел желаемый путь сходным с распространением новой религии, и о том же пишут многие. Историк науки Марианна Козлова напоминает:

«Например, экономистом П.Г. Олдаком (1994) было предложено создать единую надконфессиональную церковь, которая… будет пробуждать в людях духовную силу во имя решения земных, в том чиле экологических проблем. Геолог В.А. Зубаков (1995), исходя из факта малограмотности половины населения Земли, счел более уместным введение культа биосферы…» [ Козлова, с. 88 ].

К этому Козлова и призывает, это, полагаю, с истощением ресурсов и произойдет, однако призывать к этому не стоит, ибо победившая религия обычно устанавливает жестокий террор. На первые элементы этого справедливо указывает как раз Латынина, но предлагаемое ею лекарство (подавлять экологические движения) хуже болезни, так как не устраняет причину, а усугубляет ее.

Другой путь — восстание против губительной политики — столь же неприемлем и по той же причине: приведет не к благоденствию, а к новому террору.

Остается еще путь, какой я бы назвал антипетровским: разработав, и, насколько можно, опробовав программу [ 17 ], предложить ее умному человеку, способному влиять на власть. Гарантии успеха при этом, разумеется, нет, однако исторический опыт показывает, что иногда это получается, особенно в начале правления (вспомним раннее окружение Александра I и Александра II).

В момент, когда даже не очень умные и совсем не передовые правители понимают, что править, как раньше, не выйдет, они волей-неволей выбирают какой-то новый путь, поэтому для страны и мира важно, какой набор вариантов им будет предложен. Александру II и Горбачеву общество смогло предложить только реформу по образцу тогдашнего Запада, точнее, только ее первые шаги, чисто рыночные. Это вскоре же повело к неустойчивости, к чему никаких вариантов поведения у реформаторов заготовлено не было, и оба начали реформы сворачивать. Первому это удалось (за что он, по-моему, и был убит), второму нет. Главное же в обоих случаях — возврат от прозападной политики к изоляции от Запада, как культурной, так, во многом, и хозяйственной. То же видим к концу правлений Екатерины II, Александра I и к концу НЭПа.

Беда в том, что желаемый мыслящему меньшинству вариант политики ни разу не был наготове заранее [ 18 ]. Главное в нем — предусмотреть различные ответы на различные варианты неизбежно возникающей неустойчивости. Но это уже другая тема, не относящаяся к публикациям Юлии Латыниной.

Пока же нам предлагают, в сущности, всего два пути — либо демократический, либо «как Петр I». Либо тупик, либо пропасть.

* * *

Письмо затянулось, так что не буду писать об иных пользах от публикаций Латыниной. Будь я лично знаком с нею, написал бы письмо ей самой, и, изложив сказанное выше, закончил бы его примерно так.

Дорогая Юля!

(…) Насколько можно судить по вашим выступлениям, вы начали страдать web-зависимостью, последнее время – в тяжелой форме. Мой совет: бросьте, хотя бы на полгода, выступать и пойдите в библиотеку. Ничего в этом зазорного нет – ведь никому еще не удавалось хорошо вести еженедельные статьи и передачи дольше десяти лет подряд. Нужен перерыв.

В библиотеках теперь свободно, ибо население пялится дома в экраны — так ему проще. Закажите для начала «Феномен…» (электронной версии нет) и две книги Милюкова (оные версии есть, но очень неудобны для создания общего впечатления). Его «Гос. хозяйство» советую взять в 1-м издании — оба издания (1892 и 1905) идентичны, но 2-е зачитано до дыр, реставрировано и вновь зачитано, а первое целехонько. Его «Очерки» берите в любом дореволюционном издании — там есть затронутая выше тема, а в эмигрантском издании «Очерков» ее, как и многих других тем, нет; оно тоже замечательно, но про другое.

Нет, к сожалению, электронной версии и упомянутой выше книги француженки Жаклин Кофман-Рошар, хотя ее до сих пор много цитируют. Насколько знаю, именно от нее Запад узнаёт, что допетровская Россия отнюдь не была в изоляции, просто ее торговля и дипломатия были меньше ориентированы на Запад (коему она служила лишь сырьевой базой), чем на Восток.

Пока придет заказ (в бывшей Ленинке это полтора часа), полистайте текущую периодику — вы наверняка найдете что-то важное, что в сети отсутствует или переврано. Мне такое листание всегда приносит что-то неожиданное.

Как-то дома, размышляя о том, куда идет Россия, стал я без особой надежды листать «Былое и думы» Герцена, 2-й том. И вот что обнаружил:

«Чтобы сложиться в княжество, России были нужны варяги. Чтобы сделаться государством — монголы. Европеизм развил из царства московского колоссальную империю петербургскую». (Далее цитата, видно, из Чаадаева:) Россия живет, «постоянно впадая или в отчаяннейший деспотизм, или в безысходное неустройство».

Это же прямо про нас нынешних. Вот он, оказывается, хребет нашей истории: нам нужен поводырь. В 9-ом веке варяги, в 13-ом монголы, в 17-ом Европа. А в 21-ом? Европа больше не поводырь, она сама отступает, неужто китайцы? Жуть, конечно, но обдумать этот вариант придется. Да и лучше ли остальные возможности? Исламисты, например, явно хуже.

Советую почитать и двухтомник Нефедова. Не ждите там истории России как таковой — книгу вернее бы назвать «Факторный анализ истории России», рассчитанный на тех, кто сам твердо знает канву русской истории. Зато там (да и во многих других книгах) вы увидите, что история стоять на месте не умеет, так что нечего бояться, что «если бы не Петр, то мы бы до сих пор…».

Во 2-м томе Нефедова вы прочтете, что «преобразовательный экстремизм Петра I» повлек за собой «традиционалистскую реакцию» и что это в истории обычно. Не ту же ли реакцию мы наблюдаем в России сейчас?

О петровских зверствах в названных книгах речи нет, что не ослабляет, а усиливает эффект: и без них его реформы видны как восточные по сути.

Особенно хорошо это видно, когда берешь в руки увесистый библиотечный том Николая Герасимовича Устрялова «История царствования Петра Великого. Том 6. Царевич Алексей Петрович. СПб., 1859», почти целиком состоящий из документов того чудовищного дела. Устрялов первый показал, что никакого заговора и в помине не было. Была, добавили другие, ярость безумца, подстрекаемого женой и Меншиковым. Читать книгу страшно, зато библиотечный экземпляр, разбухший от чтения и реставраций, невольно приводит к недоумению: если книгу так много читали, то почему о ней молчат руководства? Как видно, налицо то, что Зигмунд Фрейд именовал радикальным забыванием.

Словом, экран хоть и удобен, но книгу может заменить далеко не всегда.

А Сергея Соловьева, с кого как раз многие начинают, советую читать не сразу, а позже. Он (создалось у меня впечатление) как ходил в мундире придворного ведомства, так и писал, будто не замечая своих противоречий. Но нет, он замечал их — видно по тому, как аккуратно избегал всего «лишнего». Он был в зените славы, когда прогремел устряловский том о царевиче Алексее, но в «Чтениях о Петре» Соловьева (1872) вы не найдете об этом ни слова.

Коли уж говорить в вашем стиле, но по фактам истории, то можно столь же безоглядно, как вы, заявить совсем иное: если бы партия Петра проиграла Софье в 1689 году и следующие четверть века правил бы Голицын (он умер в 1714 г.), мы сейчас жили бы, как Япония, или еще лучше.

А с тем остаюсь искренне ваш,
Ю. Чайковский, историк науки

Примечания

  1. Напомню хотя бы ее злую шутку весной 2014 г.: Если Запад введет санкции против России, российская власть прикажет бомбить Воронеж. Так и вышло, но еще злее.
  2. Единственное в то время колесование во Франции (тяжкого убийцы, ок. 1715 г.) вызвало там общий протест. А казнь Степана Глебова была для Запада столь неслыханна, что о ней даже вышла в Германии брошюра [Семевский, с. 131 ]. При Петре же выросли виртуозы: кол выходил из спины казнимого у его шеи, а тот был еще в сознании.
  3. За неявку следовал приказ выпить «кубок большого орла» (1,5 литра). Одна дама, «находясь в последнем периоде беременности, не явилась на маскарадную процессию», за что ей велено было «выпить столько, сколько пили другие (беременные — Ю.Ч.), причем в наказание в вино примешали водку». Она умоляла царицу спасти ее, «но Петр отказал наотрез. Несчастная родила мертвого младенца, который был посажен в спирт» [ Синицын, с. 97 ]. Там же описаны веселья Петра на похоронах, им же вызванных.
  4. Войны Петр I вел даже не на турецкий, а на чудовищный старомонгольский манер. Например: «Русские после этой победы (над шведами, июль 1702 г. — Ю.Ч.) опустошали Ливонию с таким зверством, которое напоминало поступки их предков в этой же стране при Иване Грозном. Города и деревни сжигали дотла, опустошали поля, истребляли домашний скот, жителей уводили в плен, а иногда целыми толпами сжигали в ригах и сараях» [ Костомаров, 1876, с. 579 ]. «Петр похвалял за это Шереметева и приказывал разорять край до последней степени» (с. 581).
  5. Эту реально жившую сверхактивную китаянку лучше бы сравнить не с вымышленной пассивной Еленой, а с реально жившими активными владычицами царских душ — с с украино-турецкой Роксаланой и остзей-русской Екатериной I. Все три склонили мужей к убийству сыновей от предыдущих жён. Перечень Латыниной указывает не столько на европейский характер нашей культуры, сколько на пробелы в знаниях.
  6. Ограничусь одним: «Так напр., Матвей Алексеевич Головин за то, что не хотел рядиться и мараться сажею, был раздет донага и преображен в демона на невском льду…, простудился, получил горячку и вскоре умер» [ Семевский, с. 199 ].
  7. Для справки: Петр «ложными обещаниями выманивает его [сына] в Россию, где его ждут пытки (Петр в застенке сам рвет у сына ногти)» [ Анисимов, 1998, с. 30 ].
  8. Слабоумным его рисуют те, кто виновен в его убийстве. Биограф же показал по ведомостям уроков и отзывам, что Петр III учился хоть и неровно, но средне, а кое в чем являл заметные способности. Например, он, немец, писать предпочитал по-французски и на второй год уже писал по-русски лучше, чем Петр I всю жизнь. Он играл на скрипке, любил книги на разных языках. «Правда, гуманитарные науки его особенно не привлекали, и “часто просил он вместо них дать урок из математики”». «По каждому догмату кильский принц вступал с иеромонахом в споры» [ Мыльников, с. 60 ]. Каково?
  9. Фраза: «Петр III и Павел I получили не опричнину, а табакерку в висок» вызывает оторопь: Юлия явно не знает, кто именно, а искать лень. Ответ: никто. Первый был задушен, второй забит и заколот. Табакерка — изящная версия для легковерных дам.
  10. Если при начале реформ Петра на его мануфактурах среди квалифицированных рабочих преобладали наёмные, то после него их там не было вовсе, а на горных заводах их было 1,7% [ Анисимов, 2009а, с. 258, 268 ]. Так что в петровскую эпоху «в системе крепостнической промышленности условий для развития капитализма (и, следовательно, для оформления класса буржуазии) не было» (там же, с. 270).
  11. В годы юности Петра русские пришли еще и на Камчатку, но он тут ни при чем.
  12. Он писал, что его солдаты и работники бессмертны, ибо на место погибшего та же община обязана выставить новую «персону». Вот у кого мог черпать маршал Жуков.
  13. Greenpeace — международная экологическая организация. Аль-Каида — сверхрадикальная международная мусульманская террористическая организация.
  14. Рукопись Любищева (1957 г.) опубликована в журнале: Звезда, 1995, № 8.
  15. Анализ см. в книге [ Чайковский, 2010 ].
  16. Если вы спросите — а как же господство дарвинизма с его «борьбой за существование»? — то отвечу: в конкретных работах никто не оперся еще на вытеснение худших лучшими. Таковое всегда додумывается. Подробнее см.: [ Чайковский, 2010 ].
  17. Включая серьезный сравнительный анализ нынешнего и прошлого опыта.
  18. Порой реформатору удавалось осуществить такой замысел. Альфред Великий изучал римских классиков, скрываясь от датчан в болотах Англии; Екатерина II читала французских классиков, будучи устранена от дел Елизаветой; Хуан Карлос осваивал демократический опыт, когда Испанией правил диктатор Франко. Нравятся нам их реформы или нет, но они состоялись. Ныне задача намного сложнее, поскольку требуется нечто новое, никем еще не опробованное, а значит, нужен спектр вариантов.

Литература

просмотров: 3791

< 

 >